Наш кукольный театр приехал в Блокадную больницу святой Евгении хорошим осенним вечером, тихим, тёплым и солнечным. Стены красного кирпича во внутреннем дворике, где выгружали декорации, ступени лестницы и даже асфальт под ногами нагрелись на солнышке в последний раз перед зимою; оттого, наверное, и хотелось немного повременить у крыльца, замедлиться, задержаться снаружи…

Но отец Валериан, настоятель больничного храма, просил начать ровно в семь, поскольку «режим, сами понимаете, да и вообще — старики». Он-то и пригласил нас в больницу, предложив сыграть спектакль в актовом зале, который, как оказалось, одновременно являлся и домовою церковью.
Ряды театральных кресел, обитых бордовым плюшем, отличный паркетный пол и раскидистая люстра — классический церемониальный зал времен позднего социализма. Высокая лакированная сцена, крутые ступени, тяжёлый занавес цвета вишни.

Где же иконостас, алтарь? Единственный образ Богородицы в простенке между окнами…
Все стало ясно, когда мы забрались на сцену, расставляя декорации перед видавшим виды, заслуженным бархатным занавесом. Кто-то случайно его коснулся — а за ним открылась святыня. Как, должно быть, торжественно раздвигался занавес перед Литургией! И тогда сцена превращалась в солею, партер — в неф, а весь этот зал — в Дом Божий…

К семи часам собрали мы декорации. Тут один из наших актеров, спешащий на спектакль прямо с работы, сообщает по телефону, что застрял в дороге и доберется не ранее половины восьмого.
Виновато развели мы руками перед отцом Валерианом. А он нам на зал указывает, куда уже незаметно пробралось рядов шесть зрителей, старушек, в основном. Шепчутся, улыбаются. Среди них три деда, закадычные друзья, видимо. Друзья эти на часы недовольно поглядывают и ёрзают угрожающе. Смотрим, уже и отдельные бабули хмурятся.
Одна во втором ряду зычно так спрашивает у соседки:
— Чего там, девятнадцать, что ли, на дверях написано-то было?
— Ага. Только обалдуи эти не торопятся. Им всё одно, лишь бы галку проставить, — она говорит как бы в сторону, приятельнице, а сама глазом на нас косит, дескать, слышим ли? Слышим, слышим, родные, да только что же нам делать-то…
Несколько пронзительных голосов принимаются обсуждать отдельных бессовестных комедиантов, терзающих доверчивую старость. Шум нарастает.

Мы прячемся за декорациями и нервно пытаемся выдумать импровизированный номер, шипя друг на друга, свирепея и выталкивая на сцену один другого. В зале едва не свист. И тут вдруг видим, как отец Валериан невозмутимо и твёрдо, со стуком, буквально втыкает в паркет перед первым рядом аналой, раскрывает на нём требник и, не глядя на нас, повелительно указывает нам место рядом с собою. Строимся рядом с ним вшестером. Оглядев притихший зал, батюшка строго объявляет:
— Споём акафист Николаю Чудотворцу. Кто стоять не в состоянии — может молиться сидя. Кто молиться не желает — может слушать. Кто и слушать не хочет — волен уйти. Спектакль начнётся через полчаса, не раньше, — и, без паузы:
«Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный, Утешителю Душе Истинный…»

Опешившие старики и старушки стали потихоньку подниматься. На первом «Радуйся, Николае, великий Чудотворче…» стояли уже почти все. Кто-то сунул нам и пустил по рядам несколько книжиц с акафистом. Мы поём и «сквозь себя» слышим крепнущие голоса стариков, силящихся ухватить непривычный мотив.

Всё мощнее, слаженнее, крепче звучит соборная молитва. С одного края будто срываются на крик, но отец Валериан жестом останавливает чрезмерность. Прямо передо мною высокая сухая старуха с жёлтыми волосами плачет, точнее, по её щекам текут слёзы, но знает ли она об этом — не ясно: она поёт, улыбаясь. Из трёх дедов поёт лишь один, но двое других, надев очки, через его плечо внимательно следят по строкам. Заглянувшая в приоткрытую дверь женщина-врач задержалась на мгновение, а затем вошла и, аккуратно затворив за собою дверь, вслушиваясь, осталась…

Ровно на последних словах тропаря «Правило веры и образ кротости…» вошёл наш опоздавший актёр.
Зал был словно наэлектризован, я же внутри чувствовал удивительный покой. Глаза ребят, моих коллег по театру, лучились — взгляда не оторвать…

Мы давали спектакль «Звонки бубны за горами» по мотивам Евангельской притчи о блудном сыне, и я утверждаю, что поразительнее выступления в моей жизни не было. Хотя бы потому, что никто из нас, поклонившись, не мог толком вспомнить, как мы, собственно, отыграли. Только отец Валериан, обнимая нас поочередно, не скрывал слёз, а один из дедов, самый, по-видимому, решительный, с синим якорем на запястье, долго тряс мою руку, повторяя: «Сволочи! Какие же вы сволочи…»

Бовкун Владимир